Бутылка стояла посреди стола — зеленая, нарядная, с золотистой фольгой на горлышке. Марина смотрела на нее так, словно перед ней был не праздничный напиток, а давний недруг.
Восемь лет подряд шампанское открывал Дмитрий. Это был его неизменный ритуал: за несколько минут до полуночи он брал бутылку, делал важный вид, аккуратно раскручивал проволоку и придерживал пробку ладонью. Раздавался хлопок, дети визжали от восторга, Марина подставляла бокалы. Так было каждый Новый год. Восемь раз подряд.
Сейчас за окном стоял тридцатый декабря, половина одиннадцатого вечера, а Дмитрия в квартире не было. И в городе его тоже не было. И, если говорить честно, в ее жизни его не существовало уже довольно давно.
Полина устроилась на диване и делала вид, что смотрит мультфильм, но Марина видела — дочь сидит, не мигая. Ваня возился с машинкой на полу, ничего не подозревая. Пять лет — возраст, когда фраза «папа уехал в командировку» еще не несет в себе тревоги.
— Мам… — тихо позвала Полина. — А папа правда на работе?
Марина почувствовала, как сжалось горло.
— Правда, солнышко. Срочно вызвали. Он сам расстроился.
Ложь царапала изнутри, словно застрявшая кость.
Всего три часа назад Дмитрий стоял в прихожей с дорожной сумкой. Марина сперва даже не поняла, о чем речь: какая командировка, если завтра тридцать первое? А потом она увидела его лицо — и то, как он старательно избегает ее взгляда.
— Я должен, — сказал он. — Я ей обещал.
Ей.
Марина оперлась плечом о дверной косяк. На кухне тихо булькала кастрюля с холодцом, пахло вареной морковью. На холодильнике висел список покупок: «Мандарины. Свечи. Бенгальские огни».
— Ты ей обещал… — повторила она.
Дмитрий поднял глаза, и Марина увидела самое страшное — облегчение. Ему стало легче от того, что больше не нужно притворяться.
— Я больше так не могу, — произнес он. — Не могу жить на два дома. Она ждет. И я пообещал встретить с ней Новый год.
Из соседней комнаты доносился звук машинки: вжжж… вжжж… Полина листала книгу.
— У тебя дети, — сказала Марина. — Сегодня тридцатое декабря. Ты это понимаешь?
Он лишь пожал плечами.
— Они маленькие. Подрастут — поймут. Потом.
«Потом» стало его любимым словом за последние два года. Потом поговорим. Потом решим. Потом станет проще.
Но этого «потом» так и не случилось.
Дмитрий взял сумку, на секунду замялся — будто ждал, что она начнет кричать, плакать, удерживать. Но Марина молчала. Внутри все застыло, словно земля в мороз.
— Я позвоню, — бросил он и вышел.
Щелкнул замок. Лифт загудел и поехал вниз.
Марина еще минуту смотрела на закрытую дверь, потом прошла на кухню, выключила плиту и опустилась на табурет. Руки дрожали. Она прижала их к коленям и заставила себя медленно дышать.
Последний год напоминал затяжную болезнь — такую, что не валит с ног сразу, а медленно подтачивает, пока однажды не понимаешь, что сил почти не осталось.
В октябре Дмитрий перестал интересоваться, как прошел ее день. В ноябре — перестал ужинать со всеми, «задерживался на работе». В декабре перебрался спать на диван, объясняя это больной спиной и заботой о ней.
Марина видела все и одновременно старалась не замечать ничего. Признать правду было страшнее, чем жить в самообмане.
За неделю до Нового года она собирала его вещи в стирку и нащупала в кармане рубашки сложенный листок. Короткая записка, написанная округлым женским почерком: «Жду. Твоя».
Марина развернула бумагу, прочитала и аккуратно сложила обратно. Положила в карман и отправила рубашку в стиральную машину. Записка размокла и превратилась в бесформенную кашицу.
Она ничего не сказала мужу. Потому что тогда пришлось бы что-то решать. А решаться было страшно — за восемь лет она разучилась существовать отдельно от него.
На кухонном столе лежали ингредиенты для оливье: вареные овощи, банка горошка, майонез. Марина смотрела на них и думала, что надо готовить, накрывать стол, делать праздник для детей. Они ведь ни в чем не виноваты.
За окном мигали соседские гирлянды, из чьей-то квартиры доносилась музыка. Город готовился встречать праздник, а Марине хотелось задернуть шторы и исчезнуть.
Она сидела неподвижно.
Потом в кухню заглянула Полина.
— Мам… Ты чего?
Марина выпрямилась и посмотрела на дочь. Полине было восемь — возраст, когда дети чувствуют больше, чем взрослым хотелось бы признать. Она ясно видела заплаканные глаза мамы и совершенно не верила в сказку про папину «командировку».
— Ничего, солнышко. Я просто очень устала, — тихо сказала Марина.
Полина подошла ближе и прижалась к ее плечу. От девочки пахло детским шампунем и мандаринами — этим особенным новогодним запахом.
— Мы можем и без оливье обойтись, — неожиданно серьезно произнесла она. — Просто чай попьем, если что.
И именно в этот момент внутри Марины что-то треснуло. Не болью — наоборот, словно лопнул ледяной панцирь, который удерживал ее в оцепенении.
Она крепко обняла дочь, потом глубоко вдохнула, вытерла лицо и поднялась.
— А знаешь что? — сказала она. — Мы устроим такой Новый год, что всем вокруг станет завидно.
Следующие сутки Марина словно жила на автопилоте — ни минуты покоя.
Она нарезала овощи для оливье аккуратными кубиками, как когда-то учила бабушка. Достала шпроты и выложила их на хлеб с солеными огурцами — Ваня их обожал. Натерла яйца, расставила миски. Руки двигались сами, и это спасало: пока они были заняты, мысли отступали.
Утром тридцать первого Марина отвела детей к соседке тете Люде и помчалась в магазин. В проходах толкались люди, тележки сталкивались, с полок сметали последние продукты. Марина протискивалась сквозь толпу и вдруг поймала себя на том, что ей легче — суета не оставляла места для боли.
Она купила маленькую живую елку с густым хвойным ароматом, гирлянду с теплым светом, серебристый дождик и три набора игрушек — каждому по своему.
Дома елка встала в ведро с песком, загорелась гирлянда. Марина достала коробку со старыми стеклянными шарами — еще бабушкиными, расписанными вручную.
Когда дети вернулись, Полина ахнула:
— Мам! Настоящая елка!
Ваня тут же обнял ее, уткнувшись носом в колючие ветки. Марина смотрела на них и понимала: вот ради этого стоит держаться.
К вечеру квартира преобразилась. Белая скатерть, аккуратно расставленные тарелки, салфетки треугольниками. В центре — большая миска оливье, мандарины, бутерброды со шпротами, холодец.
И бутылка шампанского. Та самая.
Марина смотрела на нее как на испытание. Восемь лет подряд ее открывал Дмитрий — «мужское дело», как он говорил. Она боялась пробки, боялась люстры, боялась ошибиться.
Она взяла бутылку влажными ладонями, открутила проволоку, обернула горлышко полотенцем и потянула.
Пробка не поддавалась.
Марина крутила, тянула, бутылка скользила.
— Мам, давай я помогу! — подскочила Полина.
— Нет. Я сама.
Она зажала бутылку между коленями и резко дернула.
Хлопок. Пробка ударилась о потолок и упала на пол. Пена брызнула на скатерть.
— Ура-а-а! — закричал Ваня.
Полина захлопала в ладоши.
Марина рассмеялась — так, что слезы покатились сами собой, и она уже не понимала, от чего именно.
— Мам, ты чего? — удивился Ваня.
— Все хорошо, зайка. Правда хорошо.
И в этот момент она осознала: да, действительно хорошо.
Полночь они встретили втроем. Дети пили яблочный сок из бокалов, ели оливье, смотрели телевизор. Ваня клевал носом, но упорно боролся со сном.
— А теперь конкурсы! — объявила Марина.
Полина приподняла бровь.
— Какие еще конкурсы?
Телевизор выключился, заиграла музыка.
— Танцы снежинок! Кто первый замрет — получает шоколадку.
Они кружились, смеялись, замирали. Потом собирали мандарины с закрытыми глазами, водили хоровод вокруг елки.
К двум часам ночи Ваня уснул прямо на ковре. Марина накрыла его пледом. Полина сидела рядом, глядя на огоньки гирлянды.
— Мам, — сказала она тихо. — Это был самый лучший Новый год.
Марина погладила дочь по голове.
Утром первого января зазвонил телефон. На экране — Дмитрий.
Марина не ответила. Сообщение она тоже не открыла. Просто убрала телефон и пошла готовить завтрак.
Зима прошла. Потом весна. Марина научилась жить без ожиданий. Нашла новую работу, переехала поближе к школе, стала сильнее, чем думала.
Прошли годы. И однажды она поняла, что больше не вспоминает Дмитрия — ни с болью, ни с обидой.
А много лет спустя, в декабре, уже взрослые Полина и Ваня сидели за столом, смеялись и вспоминали:
— Помнишь тот Новый год с танцами снежинок?
Марина улыбнулась. Она помнила.
За окном медленно падал снег. Она взяла бутылку шампанского, уверенно сняла проволоку и открыла ее с первого раза.
— С Новым годом, — сказала Марина.
