В 1989 году в одном залитом солнцем болгарском дворике столкнулись две совершенно разные вселенные. Одна – выстроенная на железной логике, строгих формулах и уверенности, что любому явлению можно найти объяснение, измерить, зарегистрировать и вписать в научный отчёт. Эту вселенную воплощала академик Наталья Петровна Бехтерева – легенда советской науки, руководитель Института мозга. В небольшое болгарское местечко Петрич она приехала вовсе не за чудом. Её вела туда не вера, а сухой научный интерес.
Другую вселенную представляла собой слепая провидица Ванга. Простая пожилая женщина, чей странный дар никак не укладывался ни в одну научную концепцию. Её мир состоял из голосов и образов, недоступных другим. Она «видела» то, чего не замечали даже самые зоркие глаза.
Для Бехтеревой, посвятившей жизнь изучению, пожалуй, самой сложной структуры во Вселенной – человеческого мозга, способности Ванги могли быть только ловкой подделкой, тонкой психологической игрой или аномалией, требующей исследования. На иное её материалистическое сознание не соглашалось. Но Наталья Петровна ещё не знала, насколько лично её коснётся эта поездка.
На краю привычного мира
К дому Ванги Наталья Петровна шла, вооружённая скепсисом и профессиональной холодностью. Она была готова ко всему: к наводящим вопросам, дешёвым фокусам, заранее собранным сведениям. Мозг учёного, привыкший разбирать по полочкам мельчайшие нюансы человеческого поведения, буквально сканировал каждое слово, паузу, жест слепой женщины.
Но Ванга молчала. Сидела, словно прислушиваясь к чему-то невидимому, заполнявшему пространство между ними. А потом заговорила – и с первых фраз пробила брешь в монолитной картине мира Бехтеревой.
Она вдруг стала говорить о матери Натальи Петровны – о человеке, которого уже более десятилетия не было в живых. Не спрашивала, не выведывала, а утверждала, что сейчас, прямо здесь, рядом с академиком стоит её покойная мама.
Что в этот момент происходило внутри женщины, уверенной, что о мозге знает практически всё? Как мог её разум, привыкший доверять только экспериментально подтверждённым фактам, справиться с информацией, которая не просто не вписывалась в научные рамки, а подрывала сами основания привычных представлений?
Ванга продолжала, и её слова о прошлом и близких Натальи Петровны были до жути точными. Она описывала детали, известные только самым родным людям. Это уже было не похоже на случайное угадывание. Это было знание, пришедшее «ниоткуда» – или, вернее, из какого-то иного слоя реальности, существование которого Бехтерева при всей своей эрудиции до этого упорно отвергала.
На глазах у академика происходило то, чего «не может быть». Стопка монографий, годы исследований, сотни экспериментов – всё это внезапно оказалось бессильно перед негромким голосом слепой старушки.
Уходила Наталья Петровна от Ванги другим человеком. Место спокойного научного интереса заняло глубокое внутреннее потрясение. Непоколебимая вера в материализм дала трещину, сменившись растерянностью и множеством вопросов. То, что раньше казалось нелепым, теперь звучало внутри как набат:
«А вдруг душа действительно существует?»
Тогда она ещё не осознавала, что эта встреча – не эпизод и не любопытный случай, а первый шаг в область, из которой её рациональный ум уже никогда не выйдет прежним. Впереди её ждала целая череда событий, объяснить которые привычными категориями было почти невозможно.
Кто была Бехтерева до этого перелома
Чтобы понять, насколько сильно это всё её потрясло, важно представить, кем была Наталья Петровна. Она была живым воплощением холодного, строгого научного подхода. Её имя вызывало уважение и даже трепет, а авторитет считался безусловным. Внучка знаменитого психиатра Владимира Бехтерева, которого называли гением отечественной медицины, она с юности шла по его пути.
В Институте мозга Бехтерева вместе с коллегами штурмовала тайны человеческого сознания. Здесь любые чувства и мысли рассматривались через призму электродов, приборов и графиков. Любая «мистика» считалась почти ругательным словом.
Команда под её руководством разработала и применяла метод вживления электродов в мозг для диагностики и лечения. Эта технология не только спасала пациентов, но и позволила заглянуть в жизнь отдельных зон мозга, проследить, как именно они включаются при боли, речи, движении, эмоциях. Всё подчинялось логике биологии и электрических импульсов.
«Если это не душа, то что?»
Одно из наблюдений, с которым столкнулась Бехтерева, пришло из стен петербургского Института акушерства и гинекологии имени Отта. Там врачи изучали психические изменения женщин в процессе родов.
Среди множества протоколов и записей неожиданно проявилась странная общая черта. Многие молодые матери рассказывали об одном и том же переживании: в какой-то момент им казалось, что они покинули своё тело и как будто наблюдали происходящее сверху, с потолка. Они видели себя на операционном столе или в родзале, слышали реплики врачей, замечали мельчайшие детали, которые казались невозможными в таком состоянии.
Разумеется, учёные сразу попытались объяснить это привычными терминами. В нейрофизиологии существует понятие «схема тела» – внутреннее представление о собственном теле, благодаря которому мы можем двигаться, не думая о каждом шаге, чувствуем, где наши руки и ноги, даже с закрытыми глазами.
Исследователи предположили, что в условиях тяжёлого стресса во время родов эта схема даёт сбой, и мозг выстраивает мощную галлюцинацию – чувство выхода из тела. В теории это объяснение звучало логично.
Но Бехтерева прекрасно понимала: галлюцинации обычно размыты, фрагментарны, в них мало чётких деталей. А в этих описаниях было всё – последовательность действий врачей, вид медицинских инструментов, отдельные фразы.
Размышляя над этим феноменом, Наталья Петровна честно признавалась: нужно продолжать изучать этот эффект и пытаться понять, что именно «выходит» из тела и может наблюдать происходящее со стороны. Других слов, кроме «душа», у неё тогда просто не находилось.
Это открытие стало ещё одной трещиной в её прежней картине мира. Но пока всё это оставалось чем-то, о чём можно было рассуждать отстранённо, как исследователь. До тех пор, пока непонятное не вошло в её собственную жизнь.
Когда смерть вошла в дом
В 1990 году случилось то, к чему она была не готова ни как жена, ни как учёный. Умер её муж – Иван Ильич Каштелян, человек, которого она любила не просто сильно, а почти поклоняясь.
Дом, где ещё недавно кипели научные споры и тёплые семейные разговоры, затих. И именно из этой тишины постепенно стало рождаться нечто странное.
Сначала – лёгкие, почти неуловимые звуки. Шорохи в коридоре, будто кто-то привычной походкой проходит из комнаты в комнату. Наталья Петровна, отлично знавшая механизмы психики, списывала это на игру воображения, на слуховые галлюцинации от горя и переутомления.
Но звуки повторялись день за днём. Иногда ей казалось, что она различает знакомый шаг. Появлялись и зрительные образы: боковым зрением она словно улавливала силуэт, привычный изгиб плеч. Стоило резко повернуться – пустота.
Со временем ощущение чьего-то присутствия стало почти постоянным. Она чувствовала взгляд, будто кто-то невидимый стоит за спиной. Рациональная часть сознания в ужасе шептала: «Я схожу с ума». Но в ней уже жила другая, новая часть – та, что проснулась после встречи с Вангой. И эта часть осторожно подсказывала: «А что, если это не игра мозга, а реальный контакт?»
Для человека её масштаба признать такое было сродни внутренней революции. Но именно через личную боль и эти странные явления Наталья Петровна получила для себя самое убедительное подтверждение: связь с сознанием ушедшего, похоже, возможна.
Мозаика из отдельных свидетельств
Это переживание заставило её по-новому взглянуть и на прошлые события. В памяти всплыли два ярких сна детства и юности, которые тогда казались странными, почти пророческими.
Она вспомнила многолетние споры с психотерапевтом Андреем Гнездиловым, работавшим с тяжело больными и умирающими людьми. Ему десятки раз приходилось наблюдать клинические смерти пациентов и их возвращение.
Именно от Гнездилова Бехтерева впервые услышала историю Юлии – женщины, пережившей остановку сердца во время операции. Пациентку удалось вернуть к жизни, а врач должен был оценить состояние её психики, памяти, мышления.
Увидев психотерапевта, Юлия сразу начала извиняться за те «неудобства», которые доставила медперсоналу. Она подробно рассказала, как слышала крики хирурга о том, что сердце остановилось, как он отдавал команды ассистентам, как суетились вокруг неё врачи.
По её словам, в какой-то момент она «оказалась» дома: увидела свою дочь Машу в новом платье, мать, пришедшую соседку, услышала, как девочка, вертясь перед зеркалом, случайно задела стоящую на столе старую кружку – та упала и разбилась.
Позже Гнездилов проверил каждую деталь, поговорив с родственниками. Всё подтвердилось до мелочей.
Он делился с Бехтеревой и другими подобными историями, а она сперва реагировала иронией, не скрывая скепсиса.
– Я много раз убеждался: сознание человека не исчезает в тот момент, когда тело перестаёт жить, – говорил Гнездилов. – Люди, вернувшиеся с «того порога», рассказывают, что их встречают не обязательно родные. Кто-то видит ангелов, кто-то – светящиеся фигуры, кто-то – женские силуэты в белом. Всё зависит от того, во что человек верил.
Тогда эти рассказы казались Наталье Петровне интересными, но скорее как материал для дискуссий. Лишь позже, когда собственный опыт, наблюдения коллег, истории пациенток в роддоме, встреча с Вангой и видения после смерти мужа сложились в единую картинку, она по-настоящему оценила их значение.
Последние выводы учёного
К концу жизни этот внутренний пазл окончательно оформился. В одном из своих последних интервью в 2008 году Наталья Петровна позволила себе сказать то, чего, возможно, никогда не произнесла бы в середине своей карьеры:
почти каждый человек боится не столько самой смерти, сколько ожидания этого момента. Страха перед неизвестностью. И что, по её глубокому убеждению, уход — не такая страшная бездна, как принято думать.
Она приводила историю из рассказа Джека Лондона о человеке, которого до смерти искусали собаки, когда он пытался украсть упряжку. Перед смертью герой произносит фразу: «Люди оболгали смерть».
Для Бехтеревой эти слова стали созвучны её собственному опыту. Страшно не то, что будет «там», а сам процесс умирания, боль, расставание. А после – то, что она осторожно называла душой, по её ощущению, не исчезает.
«Я не боюсь», – сказала она в том самом интервью. И это были слова не мистика, а человека, прошедшего путь от абсолютного материализма до тихого признания: в человеческом сознании есть нечто, что не умещается в рамки классической науки.
И, возможно, именно это «нечто» продолжает жить и после того, как замолкают приборы.
